на  главную>>

Р.В. Павловский, студент I курса ИФ УдГУ

Историография феодализма в контексте эпистемологических проблем современности.

Общее состояние научного знания сейчас таково, что оно вынуждено все чаще и чаще обращаться к своей истории. Ибо только так можно обнаружить те «подводные камни», о которые разбиваются корабли познания. Соответственно изучать необходимо, прежде всего, тупики и неудачи науки – ошибки выдающихся мыслителей и ученых порой более поучительны, нежели их успехи. Так, история науки становится важнее самой науки. Что касается исторического знания, то, к сожалению, в ней пока сохраняется представление об историографии как вспомогательной дисциплине, а порой встречается и полное отрицание ее научной значимости – историография – ничто иное как простое реферирование. Это в корне ошибочная позиция. Современный кризис науки вообще и исторической в частности требует своего скорейшего разрешения: от этого напрямую зависит будущее техногенной цивилизации. Методология как пограничная научно-философская дисциплина, на которую очень многие возлагают надежды, дискредитировала себя, погрязнув в постмодернистском лицемерии и иронии. Она выделилась в самодостаточную область поиска, бросив свою бывшую госпожу – науку – на произвол судьбы. К тому же методология а(анти)исторична – она рассматривает познавательные проблемы в их современном, сиюминутном состоянии, но любая идея всегда имеет свою историю, и описывая историю идей, мы приближаемся к пониманию эволюции собственно исторической мысли. Немаловажно и то, что, изучая успехи и неудачи исторической науки, историография, в отличие от методологии, концентрируется не только на имманентно присущих ей познавательных конструкциях, но и на состоянии фонового знания, а также политических, экономических etc условиях работы историка. Таким образом, историография как рефлексия над системой исторического знания должна помочь исторической науке выйти из столь тяжелого кризиса, связанного с потерей традиций, столетиями формировавшихся в русской исторической школе, размытым статусом предмета исторического познания, глобальными тенденциями социологизации и «философиезации» истории.

Историография о проблемах феодализма, о его действительном существовании или нет – очень удачная иллюстрация к той ситуации, в которой оказалась отечественная историческая наука. Так, можно выделить следующие вопросы философско-методологического плана, которые являются нам в самой новейшей историографии феодализма:

1)                        каково влияние научной картины мира и философских оснований на частнонаучные проблемы;

2)                        возможны ли рациональность, научная объективность и приближение к истине в историческом познании;

3)                        какова роль и эвристическая ценность абстрактных понятий в историческом (шире – в гуманитарном) познании.

Попутно постараемся разрешить несколько важных историографических задач – как соотносится публикация историографического источника с фактами «действительной» историографии; значение философского контекста в формировании исторических идей, особенно в современную эпоху; предложить периодизацию историографии о феодализме и рассмотреть схоларное измерение проблемы.

Охарактеризуем общую историографию проблемы, используя контекстуальный подход (учет социально-политических, экономических условий эпохи и состояния «фонового знания»). В докладе мы не будем подробно останавливаться на историографии конкретных исследований, а сосредоточимся на судьбе концепта «феодализм» и его соотношением с исторической действительностью.

Согласно М. Блоку[1], существительное «феодализм» появилось в XVII в. и относилось исключительно к области права. Исторический смысл данного концепта встречается из наиболее ранних работ в частности у Буленвилье[2], а затем и у Монтескье, который избегал слова «феодализм» «из-за его абстрактности», «но зато именно он убедил просвещенную публику своего времени в том, что “феодальные законы” характеризуют особый этап истории». Современникам абсолютной монархии им обоим самой разительной особенностью средневековья казалась раздробленность власти, и понятием «феодализм» они выражали именно эту особенность. Впрочем, пишет Блок дальше, трудно передать с помощью какого-либо одного понятия столь сложный социальный организм, целую историческую эпоху, которая являет собой сложное единство разнородных явлений и среди них феод – далеко не первостепенное. Однако терминологические поиски свидетельствовали о необходимости обозначить ощущаемую специфику периода.

Теперь обратимся к научной картине мира и философскому контексту эпохи. Следует учитывать, что Буленвилье все-таки – юрист и государственник, а Монтескье – философ. Следовательно, говорить  о присутствии в их трудах историзма, исторических интенций вообще, сложно. Иное дело – явная философская доминанта.                                                                                                                                                                              

Рубеж XVII – XVII вв. ознаменовался грандиозным, революционным успехом естественных наук, которые, в свою очередь, выдвинули особую форму/тип рациональности[3] {1}, которая вступила в противоречие с типом рациональности, сложившимся в античную эпоху, получившим новое дыхание в христианско-богословской традиции (назовем ее «теорийной» рациональностью){2}. Но четкого их разграничения не случилось, и в отношении начала историографии феодальных отношений и феодализма как действительной исторической эпохи сложился своеобразный синкретизм двух типов рациональности. Произошло сочетание негласного признания постижимого, построенного по законам разума, идеального проекта мироустройства {2} и  экспериментальной природы познания (в зарубежной исторической науке самый яркий пример – исторический натурализм XVIII в.; в отечественной, правда уже 19 века, - «математическая метода» М.П. Погодина) {1}. Из этого синкретизма складывается идеал научной рациональности: убеждение в познаваемости мира, существовании единых и достаточно простых законов, которым незнакомы исключения, наличие абсолютно нейтральных вечных истин, наличие совокупности «правильных» методов познание, элиминация всего субъективного, признание того, что оно как бы вообще в науке не существует, а также механицизм в характеристиках мира, господство представлений обо всем как о простых системах[4].

В данном случае феодализм, феодальное общество есть простая умопостигаемая механистическая система, земное воплощение некого идеального плана, которая познается простыми интеллектуальными средствами и является составной частью универсальной картины бытия. Исходя из подобных представлений об исторических эпохах и социальных системах, в гуманитарной науке того времени отсутствовала собственно историко-познавательная глубина.

Следующим важным этапом онтологизации феодализма явился XIX век, связанный с расцветом позитивистских идей и их широким распространением в историографии, идущих в контексте уже знакомого нам идеала рациональности. Переходом можно считать труды Ф. Гизо, выделившего три основных признака феодализма[5], тем самым усилившего гипотезу о действительном существовании феодального общества как такового. К тому же ситуация осложнялась масштабной диффузией представлений о существовании некой главенствующей детерминанте исторического процесса (эта идея восходит еще к библейскому учению о «первомысли») – политической, социальной, экономической, (спорадически, - идеальной) в их разных вариациях (К. Каутский, Н. Фюстель-де-Кулянж, М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев и др.), а познание этой детерминанты ведет к раскрытию законов развития системы, следовательно, к ее подчинению воле человека (общества)[6]. Кроме того, происходило противоборство между «гегелевской» и «марксовой» традициями в соотнесении естественнонаучного и гуманитарного знания[7]. И именно в этом философском контексте развивалась западная историография феодализма.

Рука об руку с западной наукой развивалась отечественная[8]. Отметим лишь, что с оформлением концепции русского феодализма в трудах Павлова-Сильванского и последовавшим вскоре оформлением марксистской историографии, в отечественной исторической науке авторитарными способами искусственно поддерживались тот тип рациональности и тот идеал научности, которые уже не соответствовали состоянию общемировой научной картины мира,  а впоследствии вступили в противоречие и собственно советской гносеологией, выстроившейся прежде всего над естествознанием. В это время происходило становление нового типа рациональности

 Важно отметить:

…гносеологическая система может быть совершенно неадекватной рефлексией над научным знанием; она может давать в целом ложный образ науки, легко выявлять свою уязвимость в общефилософском плане. И в то же время подобная система используется для производства некоторых локальных частнонаучных теорий, причём таких теорий, которые сохраняют известную ценность даже после того, как отвергнута их старая философская интерпретация. Подобная возможность объясняется тем, что какие-то стороны реального познавательного процесса могут схватываться даже в ложных гносеологических конструкциях. Однако произведённые в этом случае специально-научные теории, как правило, имеют весьма узкое значение. В то же время главные пути развития научного знания оказываются перекрытыми ложными гносеологическими концепциями, развитие теоретической мысли в данной области знания в целом уводится в сторону. [9]

Все сказанное справедливо для гносеологической системы, сложившейся в отечественной исторической науке[10].

Методологическая «революция» конца 1980 – начала 1990-х гг., обусловленная политическим кризисом, продемонстрировала ту грандиозную пропасть, образовавшуюся между естественнонаучной картиной мира, философскими основаниями науки и локальной советской исторической картиной. Все это породило невообразимую какофонию в новейшей историографии. Что касается институционального, схоларного измерения историографии о феодализме, следует отметить, что на поле исследования действуют преимущественно отдельные ученые – представители/осколки конкурирующих, автаркических и эпигонских сообществ, которые нельзя обозначить школами в силу высокой степени их дисперсности и аморфности. Приходится констатировать факт, что на данный момент в отечественной исторической науке не существует ни одной авангардной школы в области социально-экономической истории, куда в известное время была передана проблема генезиса феодализма.

Особенностями социально-экономической истории является:

а) область социально-экономической истории – практически единственный раздел знания, поддающийся собственно научному изучению (в классическом понимании);

б)     своеобразный корпус источников требует непрерывного изучения, а все разрывы губительны для данной области знаний;

в) социально-экономическая история наиболее консервативный элемент всего комплекса исторической науки по всем параметрам: в методике и методологии, понятийном аппарате, институциализации etc.

Все же советская идеология оказала благотворное влияние на русскую историческую науку, сохранив и преумножив стократ традиции конкретных исследований. Что касается методологии, теоретических схем – это далеко не главное в истории. Необходимо учитывать особенности теоретического знания в гуманитарных науках. Если в естествознании на теорию возлагаются прогностические функции, то в гуманитаристике прогностическими функциями теория не обладает - данные представления порождены позитивистской философией. Однако уже неокантианство провозгласило несостоятельность подобных интенций.[11] Функции теории в гуманитарном, в частности историческом познании сводятся к созданию системы подтвержденного знания. В гуманитарных науках теория – только вагон, куда складывается интеллектуальный продукт, в естественных и математических – это целый железнодорожный состав, где теория выступает локомотивом.

Теперь, прежде чем приступить к непосредственно анализу историографии о феодализме последнего десятилетия, сформулируем и предложим решение одной задачи. Так  в последние годы были переведены или переизданы некоторые работы таких исследователей как Д.М. Петрушевский, М. Блок и др. Считать ли их лишь публикацией историографического источника или же фактом современной историографии? Ответ «и то, и другое» не может быть удовлетворительным. Если мы остановимся на первом варианте, мы должны закрыть глаза на все возможные внешние условия и внутренние потребности развития науки. Если же мы будем расценивать подобное событие как факт современной историографии, то мы придем к противоречию существования «небытия» в «бытии». Прошлые публикации, переизданные теперь, порой отстоят от современности на многие десятки лет, за которые качественно изменились методология и философские подходы, существенно увеличился фонд знания, сменились лидирующие научные школы. При всем этом необходимо принимать во внимание политику современных издательств, которые являются коммерческими организациями даже в сфере публикации научных трудов. Большинству современных издательств, работающих на этом поприще невыгодно издавать и переиздавать «морально устаревшие» монографии, например, по соц.-эк. истории по известным причинам. Книги же по истории ментальности, политической истории, толерантности, труды последователей школы «Анналов», т.е. работы, которые могут заинтересовать и широкую аудиторию неспециалистов расходятся многотысячными тиражами. Часто можно встретить такое обоснование переиздания того или иного сочинение – оно-де давно стало библиографической редкостью. Да в качественной во всех отношениях книге, вышедшей ограниченным тиражом много лет назад, разошедшейся по ведущим библиотекам, осевшей по частным собраниям, сейчас может создаться ситуация объективной потребности. Но эта книга не отражает действительного состояния науки, является анахронизмом, лишь публикацией историографического источника. Однако состояние современной историографии (вне схоларного измерения), ситуация философско-методологического анархизма позволяет утверждать, что факты прошлой историографии, изданные теперь, вполне могут являться и являются фактами современной в качестве «альтернатив», «инвариантов», «возвращения к истокам», возрождения традиции, и наконец, органичной часть исследовательской программы эпигонских школ[12]. Следует отметить, что в настоящее время эпигонские школы наиболее распространены. Сюда можно отнести и тех ученых-индивидуалов, которые разработали собственные концепции достаточно давно, но не пересматривали их существенно с течением времени, но приобретшие значительное число последователей-эпигонов (Л.В. Данилова, А.Я. Гуревич и др.). Без творческого развития их замечательных идей, призванных двигать науку вперед, с догматизацией этих идей, научные сообщества, их разрабатывающие, обречены на удел научной автаркии. Публикация же переводной литературы (например, М. Блока) подводит к опасным тенденциям роста компрадорских научных сообществ (например, философская школа Н.С. Розова, которая хотя и не связана  с историографией феодализма, очень ярко иллюстрирует эту тенденцию). Важно понимать, что подобные переиздания способствуют насыщению книжного рынка, перекрывая на него доступ современным исследованиям, заполняют информационное поле, направляя его дальнейшее развитие в нужное кому-то русло. При господстве рыночных отношений, интеллект продукт в обществе потребления становится простым товаром. Соответственно не пользующееся спросом произведение умственного труда не заслуживает публикации. Науки ради науки больше нет – существует наука ради обогащения. {Вывод: развитие исторической и любой другой гуманитарной науки определяется в современную эпоху теми рыночными отношениями, которые существуют в потребительских корпорациях и обществе потребления в целом, что выражается: 1) в коммерциализации издательских проектов; 2) в манкировании провинциальной наукой; 3) в угождении потребителю, зачастую не отличающегося высоким уровнем интеллектуального и нравственного развития; 4) в том, что апелляция к научному знанию – важный элемент в механизмах манипуляции сознанием, формирования общественного мнения, при том, что содержание, истинный смысл научности выхолащивается.}

Теперь необходимо рассмотреть проблему соотношения «провинциальной» (вся, кроме Москвы) и «столичной» историографии. Основными особенностями первой на современном этапе является:

1.     Информационный голод, удаленность от основных центров интеллектуальной жизни, которые сохранились лишь в немногих крупных городах;

2.     Скудное финансирование, внутренняя «утечка умов»;

3.     С одной стороны, провинциальная историография более консервативна, инертна, по сравнению со столичной, но с другой, она является наиболее уязвимой в следовании за столичной и иностранной научной модой;

4.     Явное доминирование автаркических научных школ и сообществ в национальных субъектах  РФ (Башкирия, Калмыкия, особенно Татарстан); широкое распространение эпигонских школ.

Столичная историография, во-первых, пренебрежительно относится к провинциальной и является абсолютно самодостаточной, во-вторых, она толкает отечественную историческую науку на грань гибели, увлекаясь социологизаторством.

Вопросы, связанные с изучением феодальных отношений, сейчас практически полностью перекочевали в область провинциальной историографии.

Вариант периодизации (для западной историографии):

1.     Введение термина в XVI-XVII вв. юристами-февдистами, термин первоначально не имел исторического смысла – донаучное хождение термина;

2.     Волюнтаристская онтологизация феодализма как конкретной исторической эпохи (Буленвилье, Монтескье, Гизо – XVIII- первая половина XIX в.) в период господства классической рациональности и позитивистских доктрин;

3.     Установление в качестве лидирующей экономической линии детерминации (Маркс, Энгельс, их последователи – вторая половина XIX), парадигма рациональности – та же;

4.     Становление неклассической рациональности в связи с переломом в естественных науках, субъект-объектный кризис в гуманитарном познании, появление школы «Анналов» и ее трактовок феодализма – первая половина – середина XX в.;

5.     Эхо европейского кризиса между мировыми войнами – становление постмодернистских концепций исторического процесса и появление двух направлений в философии и методологии истории – абсолютного нигилизма и тотальной индифферентности, социологизация и «философиезация» исторической науки – начиная примерно с 1960-х гг. по настоящее время.

Относительно отечественной историографии следует отметить, что ее контекстуально-философские характеристики были примерно теми же, но иной была конкретно-историческая почва и политические условия, это в сочетании с низкой степенью социологизаторства, в свою очередь, позволяло использовать термин «феодализм» более сдержанно и корректно. В целом если говорить об историографии феодализма в дореволюционной науке (точнее до 1920-х гг.), то ее состояние можно охарактеризовать словами Н.И. Кареева о том, что среди историков было как-то неприлично находить феодализм в России. Особенностью всей дореволюционной русской историографии в плане схем периодизации является тенденция «подтягвания» Однако это только до дискуссий 1920-30-х гг., но об этом дальше.

Вариант периодизации (для русской историографии):

1.     Постановка вопроса о феодализме относится к временам Екатерининского Просвещения, когда политические интересы диктовали необходимость вписывать историю страны в европейский контекст (труды Болтина, Елагина и нек.др.);

2.     Первая половина XIX в. - спад интереса к поискам феодализма в прошлом России, спорадические моменты, однако, содержатся у Карамзина, Кавелина, Лакиера, Полевого и др.;

3.     Исторические и философские опусы Костомарова, Хлебникова, Грановского, Соловьева, Сергеевича, Чичерина, Ключевского etc. завершили столь длительный процесс постановки проблемы о феодализме в России. Н.П. Павлов-Сильванский, вписавший отеч. ист. в общеевропейский контекст и окончательно оформивший концепцию русского феодализма, придал ему статус реальной исторической эпохи;

4.     Научная революция и смена парадигм первой трети XX в. нисколько не повлияли на марксистско-позитивистскую доктрину, утверждавшуюся в советской науке;

5.     Однако эвристичность этой доктрины существенно снизилась с течением времени, а когда кризис в науке совпал с «оттепелью» в политической жизни, в ходе дискуссий появился ряд оригинальных концепций, в которых прослеживались, а порой открыто наблюдались стремления к деонтологизации ОЭФ (например, идеи В.П. Илюшечкина), но эти дискуссии не имели в то время ярких последствий;

6.     Эти последствия сказались после политического катаклизма рубежа 1980-90-х гг., когда многие исследователи решили избавиться от «мусора марксизма-ленинизма», а лишившись методологической основы, они бросились к философии за помощью, но та подложила им «свинью» в виде западных постмодернистских настроений и прочего.

В схоларном измерении о современной историографии феодализма и шире  - проблем средневековья можно сказать одно – в научном сообществе нет никакой четкой организации. Как таковые научные школы выделить в медиевистике сегодня (за исключением, пожалуй, спб. школы И.Я. Фроянова) не представляется возможным. В организационном плане можно выделить несколько аморфных направлений, отдельных ученых, но не более того.

Направления в современной историографии феодализма:

1.     Традиционное:

α) инерционно-апологетическое (почти не представленное в публикациях последнего времени) – например, отдельные работы Б.Н. Комиссарова начала 1990-х гг.;

β) инновационное (представленное узким спектром провинциальной науки и крайне немного численными столичными публикациями) – А.Я. Гуревич, Л.В. Данилова, И.М Дьяконов, С.М. Каштанов, В.В. Пузанов и др.;

2.     Модернистское направление (доминирующие в разных своих проявлениях в современной историографии вообще, а не только феодавлизма), представленное в основном ИВИ РАН, ИНИОН и РГГУ (И.Н. Данилевский, И.В. Дубровский, Е.В. Пчелов, А.Ю. Согомонов, П.Ю. Уваров, А.Л. Ястребицкая):

α) оппортунистическое поднаправление;

β) нигилистическое поднаправление;

γ) альтернативистское поднаправление;

δ) индифферентное поднаправление.

К тому же представлены неокантианское направление (Д.М. Петрушевский) и направление школы «Анналов». Петрушевский писал о феодализме как «логическом допущении, пригодном для исторических описаний».[13] Марк Блок же настаивал на ограничительных трактовках феодализма: «… феодальная Европа никогда не была феодальной целиком, … ни одна из ее стран не была феодальной целиком»[14].

Таким образом, мы видим, что большинство современных исследователей в области медиевистики отказываются от прежних концептуальных схем, уходящих своими корнями в позитивистские доктрины и обращаются к:

א)      постмодернистскому дискурсу[15];

ב)      микроистории[16];

ג)       конкретно-историчеким исследованиям без увязывания их с теоретическим знанием[17];

Резюмируя все сказанное выше, хочу еще раз подчеркнуть, что очень многие современные проблемы исторической науки имеют свои корни в эпохе Просвещения, когда философия завела часы исторического познания. Отсутствие у исторической науки того времени как науки эмпирической развитой познавательной системы привело к союзу с философией, а от этого союза родились те проблемы, которые предстоит решать современной историографии, начинающей переживать сейчас свое второе рождение в качестве эпистемологической системы истории.

Следует подчеркнуть, что влияние научной картины мира, философских оснований науки будет оставаться и даже усиливаться, но развитие историографии поможет избегать негативных влияний, воспринимая позитивные.

Без абстрактных понятий и теоретических обобщений научное познание невозможно в принципе, но необходимо пересматривать их статус, который в гуманитарном познании разительно отличается от естественнонаучного, - они не обладают прогностической функцией, но зато часто онтологизируются, искажая историческую действительность. Но несмотря на то, что «… все видимое нами только отблеск, только тени от незримого очами» (В.С. Соловьев), эта зависимость историка не от прошлого объекта, а от оставленных им следов, нисколько не умаляет значение истории как науки. Это – следование объективности особого рода. История претендует не на оживление (позитивистская формула Ранке), а на пере-создание цепи событий (постнеклассичекая парадигма). В процессе этого пере-создания важное место принадлежит субъективности историка, он – не наблюдатель, а творец, но историк создает историю в такой же мере, в какой история создает самого историка.

Что касается тенденций развития отечественной исторической науки, то они печальны. В условиях серьезнейшего мировоззренческого кризиса кто-то пытается лишить нас нашей истории: история заменяется философскими и социологическими схемами, процветает фольк-хистори, устраиваются разгромы научных школ, подрывается деятельность историков-профессионалов. Это пугает, потому что оружие XXI века – не ядерные ракты, не химия, не бактерии и вирусы, а оружие призванное оказывать деструктивное воздействие на психологиюлидей, осуществлять цивилизационную перевербовку целых народов (консциентальное оружие). И единственная возможность противостоять этому – сохранять и развивать историческое сознание в каждом человеке.

Однако гуманитарным наукам, да и вообще всем наукам, предстоит в ближайшем будущем выдержать битву не на жизнь, а на смерть с чудовищем глобальной коммерциализации.